Во всяком случае, с трехлетнего возраста Владимир жил вдали от матери. Даже разговоры о Малуше в доме Ольги были, наверное, запрещены. Лишь людская молва, суды да перетолки да косые взгляды напоминали ему о ней. Хотя, как и любое дитя, Владимир многое должен был унаследовать от матери.
По своему происхождению Малуша была далеко не простолюдинкой. Само упоминание летописью ее имени свидетельствует об этом. Имя в язычестве — всегда знак определенной «особости», обособления от родового, общего для всех имени; оно появляется лишь при известном возвышении, возвеличивании человека. Древнейшая из дошедших до нас летописей — «Повесть временных лет», из которой мы и будем главным образом черпать сведения о жизненном пути киевского князя, — так рассказывает о происхождении Владимира: «Володимер был от Малуши, ключницы Ольгиной, та же была сестра Добрыне; отец же им был Малък Любечанин»{8}.[1] Собственно говоря, имя Малуша (как и большинство женских имен того времени) — не самостоятельное, а производное от имени ее отца, Малъка[2]. Хорошо известен и брат Малуши — Добрыня Малъкович, дядя Владимира и, судя по всему, его воспитатель, «кормилец». Добрыне будет суждено сыграть исключительную роль в жизни своего племянника. Сначала он — руководитель и наставник юного князя, затем — советчик и единомышленник, его правая рука и воевода.
Столь тщательно выписанная родословная женщины, не принадлежавшей собственно к княжескому роду, — явление исключительное в древнейшей летописи. Вероятно, поэтому имена Малуши и Малъка возбудили воображение историков, стремившихся связать их с какими-нибудь другими известными фигурами русской истории. И здесь внимание исследователей привлекла к себе личность знаменитого древлянского князя Мала — того самого, который в 945 году стал одним из главных зачинщиков убийства киевского князя Игоря, деда Владимира по отцовской линии. Сначала в виде осторожного предположения, а затем со все большей уверенностью историки стали отождествлять деда Владимира Малъка Любечанина с Малом Древлянским. Как известно, вдова Игоря княгиня Ольга жестоко отомстила древлянам за смерть своего мужа, предав огню главный город их земли Искоростень. Князь же Мал якобы не был убит ни во время сражения между древлянами и киевлянами, ни после осады и взятия Искоростеня, но был схвачен и приведен в принадлежавший Ольге город Любеч; дети его, Добрыня и Малуша, оказались при дворе киевской княгини. Так возникла гипотеза о древлянском происхождении князя Владимира, ставшая впоследствии весьма популярной{9}.
Легко увидеть, сколь соблазнительна такая гипотеза для биографа. Какие поистине шекспировские страсти можно было бы обнаружить, присматриваясь ко взаимоотношениям внутри княжеской семьи. Как должен был смотреть на своих родных Владимир, и как те — на него. Ибо для Ольги он был бы прежде всего внуком убийцы ее мужа, живым укором и предостережением; но и Ольга для своего внука — губительницей (если не убийцей) его родного деда… Но оставим досужие рассуждения. С достаточно большой степенью уверенности можно сказать, что гипотеза эта сколь соблазнительна, столь же и несостоятельна. Во-первых, она не имеет под собой никаких оснований, кроме далеко не полного сходства в именах действующих лиц. Во-вторых, и это главное, выше описанное развитие событий просто-напросто не могло иметь место. Можно допустить, что, взяв Искоростень и убив Мала, Ольга решила сохранить жизнь дочери древлянского князя и даже приблизила ее к себе. По обычаю, та и в самом деле могла достаться в жены ее сыну. Но отцом Малуши назван Малък Любечанин — то есть житель (временный или постоянный) Любеча, старинного города на Днепре, несколькими километрами выше Киева по течению. Сохранение же Ольгою жизни главному убийце ее мужа кажется совершенно невероятным. Обычай кровной мести не мог быть нарушен. Ольга пролила море древлянской крови, и в этом море должна была течь кровь Мала Древлянского. Вообще завоевание чужой земли, чужого города и насильственное включение их в свою волость не мыслились в древности без убиения тамошнего правителя и искоренения его рода по мужской линии. Такое убийство носило в языческом обществе ритуальный характер. Так было не только на Руси, но и на Руси тоже — так поступил, например, при захвате Киева знаменитый Олег, предшественник Игоря; так поступит, захватив Полоцк, и сам Владимир, о чем речь еще впереди. Немыслимо было и оставлять в живых сына убитого князя — наследника поверженной династии в настоящем и кровного местника в будущем. (Впрочем, чаще встречалось добровольное присоединение земли и превращение местного правителя в наместника великого князя.)
Да и ничто в имеющихся в нашем распоряжении источниках не подтверждает «древлянское» происхождение Владимира или его дяди. Когда отец Владимира Святослав будет делить между тремя своими сыновьями Русскую землю, Древлянская область достанется не Владимиру, а его брату Олегу. Имя же Добрыни навсегда соединится с именем Великого Новгорода, где сначала будет посадником он сам, а затем — его сын Константин.
Генеалогия Владимирова рода по отцовской линии в X веке не шла, кажется, дальше его деда, киевского князя Игоря, так и оставшегося в русской истории под именем Игоря Старого, то есть «старейшего». Позже в летописи появится имя отца Игоря, варяжского князя Рюрика, призванного вместе с братьями Трувором и Синеусом и «с роды своими» править Новгородской землей.
Мы не будем разбирать сейчас знаменитую легенду о призвании варягов, как не будем вдаваться в дискуссию о том, кто такие варяги и какова их роль в складывании Древнерусского государства, с ожесточением ведущуюся в научном мире вот уже более двухсот лет. Скажем лишь о том, что появление этой легенды — даже если она и не вполне соответствует реальной исторической действительности — закономерно. Чем дальше отстоит правящий род от подвластного ему населения, чем меньше точек соприкосновения между ними в прошлом, тем выше (в глазах средневекового человека) его положение в настоящем. Князь-иноплеменник, завоеватель или просто пришлый находник — идеальная фигура для предка монарха во всей древней истории. (Реже в роли основателя династии выступает предок-изгой, безродный бродяга или даже просто обнищавший простолюдин — но в любом случае человек, стоящий вне обычного порядка вещей. Быть может, именно поэтому так волновало позднейших писателей-летописцев «плебейское» происхождение самого Владимира.) Да и в реальной истории чужеземец куда скорее своего, коренного сородича мог встать на недосягаемую высоту необходимого «царского» достоинства. Поэтому и мы примем Рюрикову генеалогию — тем более что другой у нас все равно нет — и будем звать потомков князя Игоря Старого привычным нам именем — Рюриковичи. Этническая отчужденность правящей династии от остального населения если и ощущалась при «вещем» князе Олеге, то ко временам Ольги и Святослава уже сходила на нет.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
